----------------------------------------
--
----------------------------------------
--
Летом 1987 года я была студенткой, не обремененной пересдачами. За холодный июнь гротескные катаклизмы последней сессии успели раствориться в свежести родного подмосковного города. Месяц блаженного неделания, босоножки по мокрому асфальту, желтые лучики солнца на веселых лицах подруг, романтические компании вечерами и неувядающий интерес ко всему происходящему в моей жизни. А впереди ещё целое лето! Целое лето и долгожданное, давно запланированное, море.
У нашего института был летний лагерь под Дербентом, на берегу Каспия. Путевки туда были дешевые и доступные, написал заявление – и порядок. Но путевка – это полдела, а до места ещё добраться надо. С билетами тогда было туго: очередь в городскую ж/д кассу нужно было занимать с вечера, стоять всю ночь, чтобы к восьми утра оказаться в первой сотне покупателей, и вот тогда был шанс купить дешевые билеты в плацкартный вагон. Вариант «купе» нам в голову прийти не мог. Откуда у студентов такие деньги.
Оказалось, что поезд Москва-Тегеран будет тащиться до места почти трое суток. Нас это не смутило, нас было четверо, мы перешучивались и хохотали. Нам достались места рядом с туалетом. Мы хохотали, предвкушая море. Жара стояла страшная, домашние продукты – курочка, колбаска – протухли тут же, помидоры потекли, яйца смердели почище туалета. Брошенный в окно батон колбасы жидко чмокнул и разлетелся брызгами на переезде. Мы хохотали.
Ближе к вечеру, когда солнце перестало мелькать в проводах, мы перестали смеяться. За это время вагон постепенно заполнился страшными черными людьми. Это были нелегальные пассажиры-дагестанцы, которых наш предприимчивый проводник пачками запускал в вагон на каждом полустанке. Трое из них сели ко мне на полку, трое – напротив, и так в каждом купе. Остальные стояли в коридоре. Я потребовала было освободить мою плацкарту, у меня билет! Один из них, который был ближе всего, наклонился ко мне и заглянул прямо в лицо. Никогда не забуду его глаза со стальным отблеском – два гвоздя, две пули. В них не было ничего человеческого – глаза зверя. Он тихо сказал:
– Погоди, границу России пересечём, я тебе всё объясню. Про твой билет.
И я замолчала. А после пересечения границы перестала даже шевелиться. Девчонки мои тоже сникли, не видно - не слышно с верхних полок, забились в угол. Проводник выключил верхний свет. Потянулась бесконечная, качающаяся, стучащая на стыках рельсов ночь. Я не спала, вглядывалась в неподвижно сидящие в проходах черные тени, сжимала рукой в кармане джинсов ребристый стержень ключа от городской квартиры, единственное, что давало мне хоть какую-то уверенность, сжимала как оружие, как амулет.
Затем был еще один бесконечный мучительный день, а потом и еще один. Время замедлилось в вязком, душном мареве вагона. Я лежала и смотрела на циферблат: вот ещё пять минут прошло, вот ещё минута. Иногда мне удавалась задремать и тогда в полусне я видела темные расплывчатые пятна лиц. Лица угрожали, они надвигались, лязгали и шипели. Я вздрагивала, просыпалась и снова утыкалась в циферблат.
В Дербенте я первым делом, прямо на вокзале, продала втридорога обратный билет, рассчитывая, что хватит денег на самолет. Подруги, жмурясь и отряхиваясь после этой жуткой поездки, крутили пальцем у виска. Подумаешь! Доехали ведь! Быстрее бы побросать рюкзачки и на море. Как ты себе это представляешь, говорили они, обратно все будет уже по-другому, говорили они, да и когда еще это будет…
Но я решила твердо. Еще две такие ночи я не выдержу. Сэкономлю на фруктах, но в поезд не сяду. В крайнем случае, думала я, подсаживают же к рейсам уже после регистрации. Улечу как-нибудь. Денег должно хватить. То, что железнодорожный билет мгновенно оторвали с руками, как-то не насторожило, - все случилось быстро, спонтанно и само собой на яркой привокзальной площади. Мы радостно погрузились на прибывший из лагеря уазик и покатили к морю.
Домашнее вино в прозрачной белой канистре, красное, сладкое, пьяное. Слепящее солнце, огромные волны, после ударов которых стоял гул и берег кипел от множества зарывающихся в крупный песок рачков. Дальше по берегу остов мертвого корабля, еще дальше – выброшенный штормом тюлень. Жгучее обгорание на второй день по приезду, кефир на плечи и преферанс по ночам, ночное звездное небо…
За две недели, как и говорили девчонки, ночной плацкартный кошмар напрочь стерся из памяти. Загорелая кожа, белое «маленькое» платье, кокетливая сумочка и чемодан, глаза сияют – такой я вышла из такси и направилась в здание аэропорта Махачкалы. И вот свет померк во второй раз.
Зал ожидания был до отказа забит дагестанцами. Однотонная темная одежда, одинаковые угрюмые лица в пыльном полумраке. Как сотни черных флюгеров, следующих за ветром, они поворачивали головы вслед каждому моему движению. Туалет, деревянный скворечник с дырками, располагался на улице и пах хлоркой. Возле туалета всегда было три-четыре человека, тихо разговаривали или молчали, стояли или сидели на корточках.
В зале ожидания - атмосфера густая и вязкая, а за стенами на солнце как на минном поле, под пристальным вниманием людей в черном. Советской власти, пусть формальной, как в студенческом лагере, любой власти, нет в помине.
К счастью, в зале был пункт милиции – гарантия моей безопасности и, к счастью, в зале была вожделенная билетная касса.
Усталая женщина в черном платке посмотрела на меня из окошка как на безумную.
- Детка, билетов на Москву нет. Билетов нет ни в один город нашей страны. Билетов нет уже несколько недель. Ты что, деточка. Какая Москва, какая подсадка, даже не смешно. И бронь выбрана, вся. Нет билетов. Следующий.
При попытке сделать вылазку в туалет мой чемодан украли. А когда я, решив атаковать кассы вторично, отчаянно толкалась в душной толпе, срезали сумочку с кошельком и паспортом.
Я, еще по инерции бегом, бросилась в милицию, и вот там уже, пока сонный и ленивый дежурный размеренно повторял, спокойно, гражданка, спокойно, пишите заявление, разберемся, меня ударило жаркой волной пота и время, как тормозящая перед светофором машина, замедлилось и остановилось.
В тумане, часто поправляемая милиционером, я механически накорябала заявление о пропаже. Дежурный перечитал, убрал листок в стол и вопросительно посмотрел на меня. Я вышла в зал ожидания.
Ноги подкосились, я в ужасе и столбняке просидела какое-то время на первом попавшемся стуле. Вот так – полчаса, и я никто. Звать меня никак, и я нигде. Мне нечего есть. Мне некуда идти. Никто не знает, где я сейчас. Я сейчас еду в поезде и буду ехать еще три дня. Никто меня не ищет, и никто меня не ждет. Я даже телеграмму не дала, рассчитывая обогнать подруг по небу. На дворе пятидесятиградусная жара и чужая, враждебная земля.
Что делать? – ничего, ждать чуда. Но чуда не происходило.
Я снова, как и в поезде, смотрела на часы. Здесь, на вокзале, делать это было труднее. Я все время отвлекалась на звук открывавшихся дверей, на шарканье ног, прислушивалась к глухим мужским разговорам. Женщин в зале я не помню, может быть, их там не было. Я видела себя со стороны, ряженая молодая дура в белом платье, со сверкающей золотой цепочкой на открытой загорелой груди, в центре своры ухмыляющихся черный псов. Бери и ешь, все отвернутся. Мыслей почти не было, я боялась думать. Начни думать и разверзается такая пропасть ужаса, что лучше просто забыться, замереть.
Вечером, проходя мимо стеклянной двери заработавшего буфета, увидела свое отражение. Волосы растрепаны, на несвежем белом платье косой грязный след., воспаленные глаза, взгляд затравленной кошки. Это меня немного успокоило, не такой уж я лакомый кусочек, как мне казалось все эти долгие часы.
Ближе к ночи кто-то тронул меня за плечо. Это был русский парень с огромным рюкзаком, в очках, штормовке и туристских ботинках. Я заплакала и кинулась к нему как к богу, как бросаются к иконе в момент отчаяния. Почти рыдая, я громко жаловалась ему на несправедливый мир, так обманувший меня. Мой повышенный эмоциональный голос привлекал внимание, вокруг нас образовалось темное кольцо внимательно слушавших и оценивающих. Хищников. Периферийным зрением я видела, как это кольцо пульсирует, сжимаясь и разжимаясь. Я снова видела эти глаза с отблеском. Парень слушал меня молча, не останавливая, не перебивая и не обращая внимания на окружающих. Потом он спокойно сказал:
- Что бы ни случилось, надо поспать, давай устраиваться на ночлег.
Мы легли на жестких сцепленных стульях зала ожидания, голова к голове, он подстелил мне под голову свою штормовку. Она пахла дымом, табаком и чем-то ещё, таким родным и надёжным. Я сразу провалилась в глубокий сон, основой и сутью которого стал этот запах. Я буду помнить этот запах всю жизнь.
Этот парень и был богом – у него был билет на самолет. И на рассвете он улетел, предварительно затолкав в меня, готовую разреветься, все оставшиеся у него продукты, вынимая их из полиэтиленового пакета. Два бутерброда с колбасой, один с сыром, половина большого яблока, три шоколадные расплывшиеся конфеты... Он улетел, улетел домой, а я осталась сидеть одна, забившись в угол зала ожидания. В первый раз за всю мою жизнь мне действительно пришла в голову мысль о смерти. Не абстрактной смерти, а личной смерти, моей. Мне осталось только медленно умирать, здесь, в аэропорту. И скорее всего, так и получится. В какой-то момент я это ясно осознала.
Потянулся еще один бесконечный и бессмысленный день. Я ничего не ела и не пила, мне не хотелось. Мое тело, мой живот, сердце и вообще все, что было во мне, все подобралось, поджалось и застыло. Со своего места в углу я смотрела как открываются и закрываются двери аэровокзала, пропуская порциями яркий солнечный свет и людей, неспешно идущих встречать, улетать, провожать… У всех была точка отправления, точка прибытия, билет, паспорт, кто-то рядом, с кем можно поговорить. Они казались мне небожителями. Это было недалеко от истины: еще час-два – и они в небе. А потом и на земле, дома, там, где их ждут. У меня не было ничего, только время. И меня никто не ждал.
В какой-то момент я заставила себя встать, побрела к стеклянному окошку милицейского пункта. Без всякого выражения попросила найти и вернуть мне документы. Дежурный, все тот же, глянув на меня сквозь зарешеченное стекло, равнодушно сказал:
- Да где я тебе их возьму? Дня не прошло.
Он зевнул, отвел взгляд, я не уходила. Он спросил, кивнув куда-то в свой угол:
- Хочешь попить?
Я отрицательно кивнула и пошла прочь. Надежды на спасение не было.
Рано утром третьего дня приземлился вертолет, привезший чабанов с гор. Я молча стояла на крыльце, впитывая последнюю условную прохладу перед надвигающимся зноем следующего моего дня. Наблюдала, как пастухи выгрузились из вертолета, сгруппировались, потянулись по летному полю к зданию аэропорта. Чужие, дикие люди, они приближались, входили, пыля сапогами, и, не обращая на меня внимания, растворялись в зале ожидания и в моем застывшем времени.
Через пару часов я увидела, как один из пастухов, отделившись от группы, идет ко мне. Я узнала страшного человека со стальным взглядом, говорившего со мной тогда в плацкарте. Бояться у меня уже не было сил, я молча ждала своей смерти. Он подходил, глядя мне прямо в глаза, держа руку в кармане своего пиджака.
– Дочка, возьми, я это заработал, – сказал он.
Этот человек был стар, я ошиблась, конечно я ошиблась от страха. Я крупно дрожала.
В его руке была сложенная бумажка, зеленая купюра в пятьдесят рублей.
– У меня самого такая дочь. Отдашь потом, когда сможешь, вот адрес тебе, я тут написал на бумаге.
Он взял мою руку, вложил обе бумажки в нее, развернулся и пошел из здания аэропорта. Сутулая фигура в чёрном пиджаке, в сапогах и кепке.
А я стояла и смотрела ему вслед. Позже мне казалось, что в тот момент я думал о том, что это мой ангел, и он не похож на остальных ангелов. Он не белый, а черный. И он пахнет штормовкой молчаливого парня в очках. Но тогда, конечно же, я об этом не думала. Я думала о том, что пятьдесят рублей это огромные деньги, целое состояние. И он так и было по тем временам.
Время очнулось и помчалось с бешеной скоростью, события застучали друг в друга как падающие фишки домино.
Каркающие звуки динамика настойчиво выкрикивали мою фамилию. В два прыжка я оказалась у правоохранительного окошка. Молоденький сержант, только что заступивший на смену, протянул мне мой паспорт, который подкинули ночью.
Мне уступали дорогу откуда-то взявшиеся в аэропорту женщины.
В кассе мне тут же выписали билет, единственный, поступивший в продажу. До Пензы, с двумя пересадками. Я держала его в руках как держат новорожденного первенца. До Пензы, ха! Какая чепуха, Пенза – мать родная! Пересадки, ха! Куплю себе кофе и булочку, посижу в тени на лавочке, ничего. До Москвы? Да хоть электричками, да хоть попутками, да хоть пешком, теперь я доберусь до дома. Это было спасение.
Следуя на посадку по душному коридору накопителя, я вдруг увидела на подвешенном под потолком рябящем сером экране проводящего сеанс Алана Чумака. Своими молчаливыми пассами он благословлял меня, благословлял всех скитальцев, ожидание которых наконец-то завершилось.
Елена Круглякова
Денис Мозжухин
/октябрь 2018/
